Колыбель на орбите [сборник] - Артур Кларк

Сперва, как я с тоской вспомнил, у меня была Хелен — ласковая и уступчивая блондинка. Правда, ей немного не хватало воображения. Мы отлично проводили время, пока ее муж не вернулся из своего полета; он повел себя поразительно порядочно, но вполне логично заметил, что у Хелен теперь останется очень мало времени на общение с другими мужчинами. К счастью, я уже успел познакомиться с Айрис, так что вакансия долго не пустовала.

Айрис оказалась еще та штучка — вспоминая ее, я даже сейчас вздрагиваю. Когда наши отношения прервались — по той простой причине, что мужчине надо иногда хоть немного поспать, — я целую неделю не приближался к женщинам. А потом мне попалось на глаза трогательное стихотворение поэта с древней Земли по имени Джон Донн — его книги стоит поискать, если вы умеете читать на примитивном английском, — которое напомнило мне, что утерянное время уже никогда не возместить.

Как это верно, подумал я и, облачившись в униформу космонавта, отправился на пляж единственного на Диадне моря. Не пройдя и пары сотен метров, я уже наметил десяток кандидаток, отделался от нескольких дамочек-добровольцев и положил глаз на Натали.

Сперва у нас все шло прекрасно, но потом Натали стала возражать против моих свиданий с Руфью (или то была Кэти?). Я терпеть не могу девушек, полагающих, будто мужчина — их собственность, поэтому после довольно тяжелой сцены, включающей битье дорогой посуды, я дал себе приказ «полный вперед». Несколько следующих дней я провел в одиночестве, потом меня спасла Синтия, и… но теперь вы уже поняли главное, поэтому не стану утомлять вас подробностями.

Так вот, это и были те нежные воспоминания, которые я мысленно перебирал, пока одна звезда тускнела за кормой, а другая разгоралась прямо по курсу. Я специально не взял в этот полет свои рисунки, решив, что они лишь усугубят мою тоску. Это оказалось ошибкой; будучи очень неплохим художником в весьма специализированной области, я рисовал на память своих подружек и вскоре стал обладателем коллекции, которой на любой респектабельной планете было бы трудно подыскать достойный аналог.

Только не подумайте, что все эти мысли влияли на эффективность моей работы как специалиста галактической разведки. Гормоны напоминали о себе лишь во время долгих и скучных межзвездных перелетов, когда мне, если не считать компьютера, не с кем было перекинуться словечком. При обычных обстоятельствах мой электронный коллега Макс был неплохим собеседником, но есть некоторые темы, где от машины трудно ждать понимания и сочувствия. Я нередко задевал его чувства, когда меня одолевало раздражение и я без видимой причины выходил из себя.

— Что с тобой, Джо? — недоумевал Макс. — Ты ведь не сердишься на меня за то, что я снова обыграл тебя в шахматы? Вспомни, я же предупреждал, что ты проиграешь.

— Да пошел ты к дьяволу! — огрызался я в ответ, а потом тревожные пять минут выяснял отношения с навигационным роботом, воспринимающим все сказанное буквально.

Но через два месяца после отлета с базы, когда я зарегистрировал тридцать звезд и четыре планетные системы, произошло событие, заставившее меня позабыть обо всех личных проблемах. Пискнул монитор дальнего поиска — он уловил далекий сигнал, исходящий из области пространства где-то впереди. Я взял как можно более точный пеленг; передача оказалась смодулированной и в очень узком диапазоне — наверняка какой-то маяк. Однако, насколько я знал, наши корабли никогда не посещали этот дальний уголок Вселенной; мне полагалось разведывать совершенно неисследованные территории.

Значит, решил я, это ОН — мой великий момент, компенсация за все проведенные в космосе одинокие годы. Где-то впереди меня ждет другая цивилизация — достаточно развитая, чтобы изобрести гиперрадио.

Я точно знал, как мне следует поступить. Едва Макс подтвердил мои наблюдения и завершил свой анализ, я запустил в сторону базы курьерскую капсулу. Теперь, если со мной что-нибудь случится, там будут знать, где это произошло, и догадаются о причине. А меня утешала мысль, что, если я не вернусь на базу в срок, друзья явятся за моими останками.

Вскоре уже не осталось сомнений в том, откуда исходит сигнал, и я слегка изменил курс, направившись к маленькой желтой звезде, возле которой работал маяк. Такой мощный сигнал, говорил я себе, означает развитую технику космических полетов, и я, вполне возможно, наткнулся на культуру, развитую не меньше нашей, — со всеми вытекающими последствиями.

Еще находясь очень далеко, я, не очень-то надеясь на успех, стал вызывать их со своего передатчика. К моему удивлению, на вызов быстро ответили. Непрерывная волна превратилась в цепочку повторяющихся импульсов. Даже Макс не смог расшифровать это послание. Вероятно, оно означало нечто вроде: «А кто ты такой, черт возьми?» — а это слишком короткий образец текста, и освоить по нему чужой язык не по зубам даже самой мощной машине-переводчику.

С каждым часом сигнал становился все сильнее, и я, желая показать, что принимаю его четко и ясно, периодически посылал такое же сообщение в направлении источника. А потом мне преподнесли второй сюрприз.

Я ожидал, что они — кем бы они ни были — переключатся на голосовое общение, едва я окажусь в зоне уверенного приема. Именно так они и поступили; но я никак не ожидал, что голоса их окажутся человеческими, а язык — несомненной разновидностью английского, хотя совершенно для меня непонятной. Я распознавал лишь одно слово из десяти, остальные звучали или совершенно непонятно, или неразборчиво из-за помех.

Когда из динамика послышались первые слова, я обо всем догадался. Я обнаружил не инопланетную расу негуманоидов, а нечто почти столь же потрясающее, но намного более безопасное для одинокого разведчика. Я установил контакт с одной из утерянных колоний Первой империи — с пионерами, покинувшими Землю в самом начале межзвездной экспансии пять тысяч лет назад. Когда империя рухнула, очень многие из этих изолированных групп или погибли, или скатились к варварству. А здесь, похоже, отыскалась уцелевшая колония.

Я заговорил с ними очень медленно, подбирая простейшие английские слова, но пять тысяч лет — очень долгий срок в жизни любого языка, и реальный разговор оказался невозможен. Контакт, несомненно, стал для них величайшим событием — и приятным, насколько я мог судить. Это не всегда так; в некоторых изолированных культурах, оставшихся после Первой империи, развилась активная ксенофобия, и, когда колонисты заново узнают, что не одиноки во Вселенной, у них едва не начинается истерика.

Мы безуспешно пытались общаться, и тут возник новый фактор, резко изменивший мое отношение. Из динамика послышался женский голос.